Блуд вдруг насторожился и прыгнул, как кот, почуявший мышь,к крышке трюмного лаза. Меч новогородца, бывший Яруна, смотрел в узкую щель междосок. Я нашарила топор и подошла к побратиму. Он молча кивнул на бронзовоекольцо в выбитом желобке, зелень с бронзы была с одного боку истёрта жёсткимируками датчан. Я взялась за кольцо и резко вздёрнула тяжёлую крышку. Блудпервым заглянул в трюм… и, не ударив, опустил руку с мечом.

Я совсем откинула крышку. По рёбрам лодьи перетекала вода,влившаяся через борт. Прямо в этой воде, сжавшись и обхватив руками колени,лежала растрёпанная рыжая девка. Яркий солнечный свет ослепил её, она съёжиласьещё больше, заслоняя лицо. Одна рубаха была на ней, да и та вся оборванная; яувидела синяки на голых ногах и след пятерни, запёкшийся на плече. Блудспрыгнул в трюм. Девка пыталась ползти от него, но трюм был слишком тесен здесьна корме, Блуд сразу поймал её и передал мне наверх. Худенькая, гибкая, каккотёнок, она извивалась что было сил, пробовала кусаться.

– Тихо, глупая, – проворчал Блуд. – Необидим.

Она как не слышала.

– Тихо ты! – прикрикнула я. Поймала за локти ихорошенько встряхнула. Тут она первый раз повела глазами вокруг… тонковскрикнула и прижалась ко мне, уткнувшись в мой измаранный кожух. Она былагораздо младше меня, не более шестнадцати лет. Невестилась поди. Блуд огляделеё и покачал головой. Потом принёс шерстяной датский плащ – прикрыть срам.Несчастная девка цеплялась за меня, плача взахлёб. Пожалуй, это были те самыеслёзы, которых я так и не сумела пролить.

Галатский закон возбранял до самого погребения оставлятьумершего одного, в печали и темноте. Всю дорогу до дома Славомир полулежал,полусидел на палубе нашего корабля, умытый и прибранный, в красивой броне и смечом на коленях. Кмети пели сперва победные песни, потом подряд все весёлые,сколько могли припомнить. Печальных песен не будет. Дух Славомира был ещёздесь, рядом, около нас; настанет пора ему окончательно уходить за тёмную реку,пусть вспомнит, как славно мы его провожали. Смех – это новая жизнь. Смертинет, пока звучит смех… Вождь стоял у правила. По-моему, он не раскрывал рта доберега. Он и прежде редко что-нибудь говорил, если мог обойтись.

Полтора десятка ребят управлялись на захваченном корабле.Мёртвых датчан раздели и голыми побросали за борт. Морскому Хозяину вподношение, вместо жертвы, которой они пожалели ему в начале похода. Мыоставили себе только головы – то-то прибавится черепов в святилище и напривратных столбах… Морской Хозяин не осердился: к вечеру разошлись остаткиненастья, задул ровный попутный ветер, до самого дома ласкавший крепкие паруса.

Пленным датчанам без лишних затей скрутили руки и ноги икаждого ещё привязали к скамье. Никто из них не просил о пощаде и не жаловалсяна раны.

Смерть – последний поступок, а то нередко и главный. Люди непомнят всего, что совершил воин, но и через сто лет про каждого расскажут, какумер. Викинги давали язвительные советы парням, поднимавшим парус, снимавшимдракона со штевня на отнятом у них корабле. Болтали между собой, заводили своипесни наперекор нам – и потешались один над другим, когда от долгого сидения наком-нибудь промокали порты.

Был там и мой пепельноволосый. Придя в себя связанным, онсразу спросил, кто старший в нашей дружине. Блуд сказал, и викинг вывернул шею,чтобы взглянуть на вождя. Тот стоял около мачты, и датчанин вдруг заорал во всёгорло:

– Эй, вальх! Скорей отойди, эта мачта срублена изберёзы!..

Они что-то знали про нашего воеводу. Вальхами в СеверныхСтранах звали галатов. Мало ли где этот датчанин мог слышать про МстивояЛоманого и его гейсы. Конечно, он врал насчёт берёзы, кто же делает мачту изберёзы, просто хотел посмотреть, как вздрогнет варяг. Вождь не вздрогнул. Еслибы я хуже знала его, могла бы подумать, что он и не слыхал. Начавшие смеятьсядатчане понемногу затихли. Мстивой подошёл к пленникам и спросил, здесь ли ихвождь.

Отозвался рослый воин с седеющими усами и серебряной гривнойна шее:

– Я всех их привёл сюда с Селунда… Они называют меняАсгейром Медвежонком и говорят также, будто я сын Асгаута Медведя. А ты, верно,Мстивой Ломаный из тех вендских хёвдингов, которые сперва убивают врагов, потомначинают расспрашивать, кто таковы?

Воевода молча кивнул. И ушёл, не оглядываясь.

– Эй, Асгейр, – позвал мой датчанин. – Таких,как ты, у них раньше привязывали к дохлому жеребцу и жгли между четырёх свай!

Асгейр тоже недаром был предводителем.

– А где они, Хаук, найдут здесь жеребца? Да ещёдохлого?

Хаук не задержался с ответом:

– Наш дракон пригодился бы…

Опять поднялся смех, как будто речь шла не о казни, а овесёлой пирушке. Вот бы знать, что в действительности у них на душе. Яподумала: а так ли держались бы в плену мои побратимы и в особенности я сама?Опытные люди сказывали, из плена можно сбежать. Бывало ещё – пленный врагпостепенно делался другом, кончалось тем иногда, что и роднились. Но вот Хагенаослепили в плену. Да и этих датчан вряд ли ждала добрая участь. Чего себепожелать – чтобы сразу убили, как Славомира?..

Пока я думала, Хаук внимательно посмотрел на меня – а глазабыли синие-синие, как зимнее небо, – и вдруг сказал:

– Это я в тебя выстрелил, когда сходились. Не знал, чтоты девка. Не то бы другой стрелой тебя уколол…

Хаук на северном языке значило Ястреб. Подходящее имя. Онразглядывал меня в точности как когда-то – целую жизнь назад! – Некрас учёрного озера. Только у Некраса не были связаны руки. Да и заступник нынчесыскался неподалёку. Блуд сшиб наглеца со скамьи, ударив не сильно, но унизительно.Хаук еле поднялся и так повёл вывернутыми плечами, что я готова была поверить –сейчас лопнут верёвки! Нет, не лопнули. Викинг тряхнул сизыми волосами:

– Не так ты скор был в бою, как теперь, когда я связан.

Блуд не смутился и не растерял ни капельки яда:

– Потому ты и связан, как баран, что мы в бою былипроворней.

Теперь взятый корабль шёл позади, и я иногда видела Хаука,сидевшего на скамье. Видела я и двоих мальчишек лет по пятнадцати, жавшихся кнему, как будто он по-прежнему мог их защитить. Датские отроки. Вот на кого явсего более походила бы в плену. Эти двое безусых не выучились скрывать страх иболь обречённости, издеваясь над победившим врагом. Порой Хаук что-то тихоговорил им, должно быть, подбадривал. Я оглядывалась на него… снова припоминаласвой сон и думала о Том, кого я всегда жду. И пыталась понять, кого же язагоняла во мрак – Славомира?.. А вдруг – этого Хаука?

Вот беда! Мне бы рвать проклятую косу, припадать к ногамСлавомира в чисто вымытых сапогах, которые никак не сохли на нём, потому чтоноги внутри были холодными и не грели… мне бы в кузницу, ковать железныебашмаки и медные короваи да разузнавать у старых людей ближний путь с этойземли – искать Славомира… живую и мёртвую воду дорогою промышлять…